Короленко Владимир Галактионович - Чудная
Владимир Галактионович Короленко
Чудная
(Очерк из 80-х годов)
I
- Скоро ли станция, ямщик?
- Не скоро еще, - до метели вряд ли доехать, - вишь, закуржавело как,
сивера идет.
Да, видно, до метели не доехать. К вечеру становится все холоднее.
Слышно, как снег под полозьями поскрипывает, зимний ветер - сивера - гудит в
темном бору, ветви елей протягиваются к узкой лесной дороге и угрюмо
качаются в опускающемся сумраке раннего вечера.
Холодно и неудобно. Кибитка узка, под бока давит, да еще некстати шашки
и револьверы провожатых болтаются. Колокольчик выводит какую-то длинную,
однообразную песню, в тон запевающей метели.
К счастию - вот и одинокий огонек станции на опушке гудящего бора.
Мои провожатые, два жандарма, бряцая целым арсеналом вооружения,
стряхивают снег в жарко натопленной, темной, закопченной избе. Бедно и
неприветно. Хозяйка укрепляет в светильне дымящую лучину.
- Нет ли чего поесть у тебя, хозяйка?
- Ничего нет-то у нас...
- А рыбы? Река тут у вас недалече.
- Была рыба, да выдра всю позобала.
- Ну, картошки...
- И-и, батюшки! Померзла картошка-то у нас ноне, вся померзла.
Делать нечего; самовар, к удивлению, нашелся. Погрелись чаем, хлеба и
луковиц принесла хозяйка в лукошке. А вьюга на дворе разыгрывалась, мелким
снегом в окна сыпало, и по временам даже свет лучины вздрагивал и колебался.
- Нельзя вам ехать-то будет - ночуйте! - говорит старуха.
- Что ж, ночуем. Вам ведь, господин, торопиться-то некуда тоже. Видите
- тут сторона-то какая!.. Ну, а там еще хуже - верьте слову, - говорит один
из провожатых.
В избе все смолкло. Даже хозяйка сложила свою прясницу с пряжей и
улеглась, перестав светить лучину. Водворился мрак и молчание, нарушаемое
только порывистыми ударами налетавшего ветра.
Я не спал. В голове, под шум бури, поднимались и летели одна за другой
тяжелые мысли.
- Не спится, видно, господин? - произносит тот же провожатый -
"старшой", человек довольно симпатичный, с приятным, даже как будто
интеллигентным лицом, расторопный, знающий свое дело и поэтому не педант. В
пути он не прибегает к ненужным стеснениям и формальностям.
- Да, не спится.
Некоторое время проходит в молчании, но я слышу, что и мой сосед не
спит, - чуется, что и ему не до сна, что и в его голове бродят какие-то
мысли. Другой провожатый, молодой "подручный", спит сном здорового, но
крепко утомленного человека. Временами он что-то невнятно бормочет.
- Удивляюсь я вам, - слышится опять ровный грудной голос унтера, -
народ молодой, люди благородные, образованные, можно сказать, - а как свою
жизнь проводите...
- Как?
- Эх, господин! Неужто мы не можем поникать!.. Довольно понимаем, не в
эдакой, может, жизни были и не к этому сызмалетства-то привыкли...
- Ну, это вы пустое говорите... Было время и отвыкнуть...
- Неужто весело вам? - произносит он тоном сомнения.
- А вам весело?..
Молчание. Гаврилов (будем так звать моего собеседника), по-видимому, о
чем-то думает.
- Нет, господин, невесело нам. Верьте слову: иной раз бывает - просто,
кажется, на свет не глядел бы... С чего уж это, не знаю, - только иной раз
так подступит - нож острый, да и только.
- Служба, что ли, тяжелая?
- Служба службой... Конечно, не гулянье, да и начальство, надо сказать,
строгое, а только все же не с этого...
- Так отчего же?
- Кто знает?..
Опять молчание.
- Служба что. Сам себя веди аккуратно, только и всего. Мне, тем более,
домой скоро. Из сдаточных я, так срок выходит. Начальник и то говорит:
"Оставайся, Гаврило
