Короленко Владимир Галактионович - Сон Макара
Владимир Галактионович Короленко
Сон Макара
Святочный рассказ
I
Этот сон видел бедный Макар, который загнал своих телят в далекие,
угрюмые страны, - тот самый Макар, на которого, как известно, валятся все
шишки.
Его родина - глухая слободка Чалган - затерялась в далекой якутской
тайге. Отцы и деды Макара отвоевали у тайги кусок промерзшей землицы, и хотя
угрюмая чаща все еще стояла кругом враждебною стеной, они не унывали. По
расчищенному месту побежали изгороди, стали скирды и стога, разрастались
маленькие дымные юртенки: наконец, точно победное знамя, на холмике из
середины поселка выстрелила к небу колокольня. Стал Чалган большою слободой.
Но пока отцы и деды Макара воевали с тайгой, жгли ее огнем, рубили
железом, сами они незаметно дичали. Женясь на якутках, они перенимали
якутский язык и якутские нравы. Характеристические черты великого русского
племени стирались и исчезали.
Как бы то ни было, все же мой Макар твердо помнил, что он коренной
чалганский крестьянин. Он здесь родился, здесь жил, здесь же предполагал
умереть. Он очень гордился своим званием и иногда ругал других "погаными
якутами", хотя, правду сказать, сам он не отличался от якутов ни привычками,
ни образом жизни. По-русски он говорил мало и довольно плохо, одевался в
звериные шкуры, носил на ногах торбаса, питался в обычное время одною
лепешкой с настоем кирпичного чая, а в праздники и в других экстренных
случаях съедал топленого масла именно столько, сколько стояло перед ним на
столе. Он ездил очень искусно верхом на быках, а в случае болезни призывал
шамана, который, беснуясь, со скрежетом кидался на него, стараясь испугать и
выгнать из Макара засевшую хворь.
Работал он страшно, жил бедно, терпел голод и холод. Были ли у него
какие-нибудь мысли, кроме непрестанных забот о лепешке и чае?
Да, были.
Когда он бывал пьян, он плакал. "Какая наша жизнь, - говорил он, -
господи боже!" Кроме того, он говорил иногда, что желал бы все бросить и
уйти на "гору". Там он не будет ни пахать, ни сеять, не будет рубить и
возить дрова, не будет даже молоть зерно на ручном жернове. Он будет только
спасаться. Какая это юра, где она, он точно не знал; знал только, что гора
эта есть, во-первых, а во-вторых, что она где-то далеко, - так далеко, что
оттуда его нельзя будет добыть самому тойону-исправнику... Податей платить,
понятно, он также не будет...
Трезвый он оставлял эти мысли, быть может сознавая невозможность найти
такую чудную гору; но пьяный становился отважнее. Он допускал, что может не
найти настоящую гору и попасть на другую. "Тогда пропадать буду", говорил
он, но все-таки собирался; если же не приводил этого намерения в исполнение,
то, вероятно, потому, что поселенцы-татары продавали ему всегда скверную
водку, настоянную, для крепости, на махорке, от которой он вскоре впадал в
бессилие и становился болен.
II
Дело было в канун рождества, и Макару было известно, что завтра большой
праздник. По этому случаю его томило желание выпить, но выпить было не на
что: хлеб был в исходе; Макар уже задолжал у местных купцов и у татар. Между
тем завтра большой праздник, работать нельзя, - что же он будет делать, если
не напьется? Эта мысль делала его несчастным. Какая его жизнь! Даже в
большой зимний праздник он не выпьет одну бутылку водки!
Ему пришла в голову счастливая мысль. Он встал и надел свою рваную сону
(шубу). Его жена, крепкая, жилистая, замечательно сильная и столь же
замечательно безобразная женщина, знавшая насквозь все его
